В пятой книге "Метафизики" Аристотель отмечает, что термин "oysia" употребляется по крайней мере в четырех значениях: 1) отдельного тела, 2) причины его бытия, 3) части тела, без которой последнее не существует, 4) сути бытия вещи, выражаемой в определении. Не касаемся пока вопроса, насколько точно последнее выражение передает смысл переведенного текста. Обобщая эти значения, Аристотель указывает два основных: 1) последний субстрат вещи и 2) ее форма /Метафиз., V, 8, 1017 в, 10-26/. В седьмой книге он также отмечает четыре значения, но несколько иные: 1) суть бытия вещи, 2) общее, 3) род, 4) субстрат /Метафиз., VП, 3, 1028 в, 34-35/. [2]. Аристотель стремится установить тот смысл рассматриваемого термина, который он приобретает в его философском учении в качестве одной из категорий в ряду других. Этот категориальный смысл Аристотель называет обычно первичным, прямым, основным, отличая от него другие значения как неосновные. Подобный анализ Аристотель проводит и относительно многих других философских терминов. В какой мере Аристотелю удалось достичь однозначности в трактовке категории "oysia" ? Этот вопрос и составляет основной предмет нашего исследования.

     При переводе произведений Аристотеля на латинский язык Боэций в V веке н.э. использовал для передачи смысла рассматриваемой категории термин "substantia" (подоснова), который затем перешел без перевода в другие языки и применялся в философии в течение многих столетий. В ряде языков он продолжает использоваться с этой целью и в настоящее время. Но со второй половины Х1Х века при переводе произведений Аристотеля на немецкий язык, а затем и на русский стали использоваться соответственно термины "wesen" и "сущность". Такое изменение терминологии свидетельствовало о несоответствии значения термина "substania" рассматриваемой категории. Но и термин "сущность" не выражает адекватно смысл этой категории. Это подтверждается косвенно тем, что соответствующий латинский термин "essentia" никогда не использовался для передачи категории "oysia". Поэтому использование как одного термина, так и другого требует постоянных уточнений и оговорок для адекватного выражения того смысла, который сам Аристотель вкладывал в термин "oysia" в конкретном контексте его применения.

     Уточним предварительно общее понимание Аристотелем категорий. Термин "категория" вошел к настоящему времени во многие языки, включая русский, но применяется неоднозначно. В обыденной речи он часто оказывается синонимом (или близким по значению) латинского термина "класс" в его логическом смысле. В русском языке тому и другому близко по значению слово "разряд". Например, категории или разряды спортивной классификации. В этом смысле термин "категория" обозначает некоторое множество предметов, обладающих каким-то общим признаком. В науке же категориями называются обычно не сами классы предметов, а понятия о них, причем основные, фундаментальные понятия соответствующей науки. Самые же общие понятия человеческого мышления (такие, например, как "вещь", "свойство", "отношение", "пространство", "время" и т.п.) считаются категориями философии.

     Такое понимание категорий восходит к Аристотелю. Философия, по Аристотелю, изучает природу сущего как такового, что предполагает установление общих признаков всякого сущего. Классифицируя эти признаки, Аристотель и выделяет категории как самые общие роды бытия и вместе с тем сказываемого о нем. Дело в том, что проблема категорий имеет ряд аспектов: онтологический, гносеологический, логический, лингвистический, психологический. Аристотель рассматривает категории в трех аспектах: онтологическом, логическом и лингвистическом. Позднее его критиковали за их смешение, а также за неполноту набора категорий и их анализа. Но эта критика несправедлива. Ведь Аристотель лишь впервые ставит эту проблему, и требовать от него более или менее полного ее решения нельзя. Важно понять общий ее смысл и место в самой аристотелевской философии.

     Аристотель вводит понятие категории через лингвистический его аспект, через различение связной речи (предложения) и несвязной (отдельные слова и их сочетания с предлогами). Оказывается, что каждое отдельное слово, наряду с конкретным смыслом, обладает еще некоторым обобщенным значением. Так, слово "сегодня" имеет иное конкретное значение, чем слово "вчера", но и то, и другое обладают общим значением времени, а словосочетание "в Ликее" - значением места. Такие обобщенные значения отдельных слов и некоторых словосочетаний Аристотель и называет категориями.

     В трактате "Категории" он перечисляет их десять: "Из сказанного без какой-либо связи каждое означает или сущность, или "сколько", или "какое", или "по отношению к чему-то", или "где", или "когда", или "находиться в каком-то положении", или "обладать", или "действовать", или "претерпевать" /Категории, 4, 1в, 25/ [3]. При рассмотрении этого перечня категорий напрашивается сравнение его с выделяемыми в языке лексико-грамматическими формами слов. Так, первые шесть категорий выражаются именными формами. Сущность - существительное, далее следуют числительное, прилагательное и различные формы наречий. А последним четырем категориям соответствуют глагольные формы состояния, действительного и страдательного залогов.

     В связи с этим Аристотель нередко обвиняется в подмене логического подхода лингвистическим. На самом деле, он отнюдь не пытается классифицировать грамматические формы, хотя бы потому, что у него нет полного совпадения их и категорий. Более того, одна и та же категория может выражаться в языке различным образом, на что указывает сам Аристотель: "ибо нет никакой разницы сказать: "человек есть здоровый" или "человек здоров", и точно так же: "человек есть идущий или режущий" или же "человек идет или режет"; и подобным образом во всех других случаях" /Метафиз., V, 7, 1017в, 28-31/. С грамматической же точки зрения между этими способами выражения имеется существенное различие. Но для Аристотеля важно их предметное значение, а оно одно и то же.

     Таким образом, через грамматический анализ языковых выражений Ароистотель подходит к выявлению их предметного значения и в конечном счете к определению тех объектов, которые в них отображаются. Аристотель выясняет роль категорий не в структуре языка и речи, а в познании мира, хотя и отправляется от анализа первых. Поэтому он и рассматривает категории не только как высшие роды сказываемого о бытии, но и как высшие роды самого бытия. "Бытие же само по себе приписывается всему тому, что обозначается через формы категориального высказывания, ибо сколькими способами являются эти высказывания в стольких же смыслах обозначается бытие" /там же, 23-24/. При этом первичным является бытие, а мыслимое значение вторично.

     Логическим основанием категорий как высших родов сказываемого выступает соотношение в понятии видовых и родовых признаков: в видовом понятии мыслятся признаки подчиняющих его по объему родовых понятий, вплоть до высшего. Если взять понятийный ряд: "сосна-дерево-растение-организм-предмет", то в понятии "сосна" мыслятся не только признаки, отличающие сосну от других деревьев, но также общие признаки дерева, растения и т.д. Каждый из этих уровней родовых признаков может выделяться и образовывать самостоятельное родовое понятие, а может мыслиться и через видовые понятия. Самые общие родовые признаки всякого сущего и образуют, по Аристотелю, категории. В данном примере это признак "быть предметом вообще".

     Категории также могут выступать в качестве самостоятельных понятий, но у Аристотеля они представлены и в понятийной, и в непонятийной формах. При рассмотрении категорий он выражает их двояким образом: через субстантивированные термины и через выражения, являющиеся, по сути, логическими переменными. Так, в приведенном выше перечислении десяти категорий лишь первая из них, "сущность", выражается именем существительным, а остальные выражаются местоимениями или словосочетаниями с местоимениями и предлогами и неопределенной формой глагола. Но в ряде других случаев Аристотель использует для их выражения специальные субстантивированные термины: количество, качество, соотнесенное, время, место, положение, обладание, действование и претерпевание. Именно в этом случае категории выступают в понятийной форме.

     В дальнейшем этот способ представления категорий был абсолютизирован, что привело к их пониманию как фундаментальных понятий философии. У Аристотеля лишь некоторые из категорий являются и фундаментальными понятиями его философского учения: сущность, время, место, - но далеко не все такие понятия являются категориями. Аристотель не включает в число категорий такие фундаментальные понятия своего философского учения, как "материя" и "форма". "действительность" и "возможность" и многие другие. Дело в том, что эти понятия оказываются частными по отношению к категориям (например, форма как вид сущности). А главное, они не обладают общезначимостью (они отсутствуют в других философских учениях или иначе понимаются) и не носят обязательного характера (категоричности) в своем применении. Категории же представляют собой всеобщие мыслительные формы, они закрепляются в языке, и человек пользуется ими без всякой философии.

     Но категории исследуются философией в целях познания сущего как такового. С их помощью образуется самая абстрактная схема всякого сущего. Здесь действительно можно высказать Аристотелю упрек в нечеткости критериев выделения категорий. Так, выделенные им категории не обладают одинаковой степенью общности и, следовательно, не все могут считаться высшими родами бытия и сказываемого. Это признает и сам Аристотель, сводя нередко все категории к первым четырем, поскольку остальные могут рассматриваться как виды отношений. Например, место как отношение в пространстве и т.п.

     Современная логика вообще сводит все категории к двум: предмет и признак (предикат), поскольку отношение может рассматриваться как многоместный предикат. Высказывалось мнение, что Аристотель уже сводил все категории, кроме первой, к понятию "symbebecos" (принадлежность) [4. C. 310]. Но это понятие выражает у него лишь общую особенность всех этих категорий, противопоставляемых категории "oysia", но само не является категорией. С современной точки зрения, это - логическая переменная. У Аристотеля лишь намечается тенденция к логическому обобщению категорий, но для него важнее не логический, а онтологический аспект и рассмотрения, в рамках которого можно дать более содержательную, хотя и абстрактную, картину сущего.

     В связи с этим определение Аристотелем категорий как высших родов бытия не выражает полностью их онтологический статус в его же собственном философском учении, что упускается из вида многими исследователями. Как роды бытия категории представляют собой просто соподчиненные понятия, подобные, например, понятиям "человек", "собака", "лошадь", как видам животных. Главное же в категориях то, что они выражают различные стороны (определенности) любого конкретного сущего. Это видно из приводимого Аристотелем примера, иллюстрирующего выделенные им категории. "Oysia" - это, например, человек. И далее следуют различные его определения: ростом четыре локтя (у самого Аристотеля - два локтя), белый, выше, в Ликее, вчера, сидит, вооружен, режет, его режут /Категории, 4, 1в, 25-30, 2в, 1-4/. Но подобные категориальные определения применимы и к собаке, и к лошади, и к любому конкретному сущему.

     Особое значение в познании сущего как такового Аристотель придает категории "oysia". Она фиксирует рассматриваемое сущее в его целостности и относительной самостоятельности, тогда как все остальные категории выражают лишь отдельные стороны этого сущего, не обладающие самостоятельным бытием. Этим объясняется настойчивое противопоставление Аристотелем первой категории остальным категориям. Такое противопоставление проводится в лингвистическом, логическом и онтологическом аспектах. Сущее, выражаемое первой категорией, лишь называется, но его имя не сказывается ни о каком другом сущем. Остальные же категории сказываются об этом сущем, как в приведенном выше примере с человеком. "Ибо ни одна из прочих [категорий], кроме сущности, не существует в отдельности, все они высказываются о подлежащем, [каковым является] "сущность" /Физика, 1, 2, 185а, 31-32/. В языке первая категория выражается именем существительным, остальные категории - другими частями речи. В логическом плане она выступает как понятие о предмете, остальные категории - понятия о признаках. Онтологически - это носитель различных признаков, свойств и отношений.

     Этот смысл категории "oysia" и послужил основанием использовать для ее перевода на латинский язык термин "substantia", поскольку онтологическое значение последнего (подоснова) совпадает с его грамматическим значением (substantivum - существительное). Но затем этот термин приобрел категориальный смысл независимо от греческого первоисточника и стал функционировать в качестве самостоятельной категории. Окончательно ее смысл установился в философии ХVП века. Под субстанцией стало пониматься то, что существует само по себе и познается из самое себя, т.е. не нуждается для своего существования и познания ни в чем ином (признак самодостаточности), а также выступает основанием присущих ему определенностей. Соотносительными с субстанцией категориями стали "атрибут" (необходимо присущее субстанции свойство) и "акциденция" (преходящее или случайное свойство). При этом для установления общего смысла категории субстанции не имеет значения, что в мире понимается под субстанцией: отдельные протяженные тела (Гоббс), природа в ее целостности (Спиноза), человеческое "Я" (Декарт), отдельные духовные атомы (Лейбниц). Само сопоставление этих различных концепций возможно лишь при однозначном понимании общего смысла категории "субстанция". Поэтому использование этой категории для перевода аристотелевского термина "oysia" также должно исходить из современного ее смысла.

     Анализ произведений Аристотеля показывает, что во многих случаях он применяет термин "oysia" в смысле, который достаточно адекватно передается термином "субстанция", и мы считаем целесообразным сохранить при переводе этот термин во всех подобных случаях. В частности, когда первая категория противопоставляется остальным как их основание. Исходя из этого смысла, Аристотель и пытается установить, что же из реально сущего может рассматриваться в качестве субстанции. Он последовательно рассматривает ряд таких возможных претендентов, наиболее подходящими из которых представлялись материя, форма и отдельная вещь как единство той и другой.

     Аристотель отмечает, что, на первый взгляд, самым подходящим претендентом на роль субстанции выступает материя. Ведь материя - это субстрат (Hypokeimenon), из которого образуется конкретная вещь. Например, шар из меди. Но категориальные определения (шар диаметром поллоктя, гладкий, лежит сегодня в Ликее и т.п.) относятся не к субстрату, из которого образована вещь, а к самой вещи. Конечно, предметом определения может стать и медь, но в таком случае она уже не является субстратом, а сама образована из какого-то субстрата. В конечном счете мы приходим к первоматерии как совершенно неопределимому первичному субстрату, не обладающему к тому же самостоятельным бытием.

     Сопоставляя двух других претендентов, Аристотель в "Метафизике" отдает предпочтение форме, так как она, по его мнению, первее той вещи, которая образована из формы и материи. Но применительно к форме термин "oysia" употребляется Аристотелем фактически в ином смысле: в смысле сущности, а не субстанции. Ведь форма также не обладает самостоятельным бытием (нет курносости без носа, любил повторять Аристотель). Тем более, не обладают статусом субстанциальности роды и идеи в платоновском понимании. Аристотель решительно отвергает их самостоятельное существование.

     В наибольшей мере субстанциальному смыслу термина "oysia" сооствествуют отдельные конкретные вещи (определенное нечто, как часто выражается Аристотель): они обладают самостоятельным бытием и им принадлежат другие категориальные определенности (количество, качество и т.п.). Ведь сидит вооруженным в Ликее не форма человека, а какой-то конкретный человек. В 1-й главе VП-й книги "Метафизики" Аристотель совершенно определенно понимает под "oysia" единичный предмет. Oysia в этом смысле "... есть в первичном смысле сущее, т.е. не в некотором отношении сущее, а безусловно сущее" /1028а, 30-31/.

     Подобное применение термина "oysia" опирается, несомненно, на языковую традицию. Ведь этот термин происходит от причастия "oysia", что означает "бытийствующее", которое само происходит от глагола "einai" (быть). Виндельбанд отмечал, что в этом смысле слово "oysia" употреблял Платон, относивший его к миру идей и противопоставлявший слову "genesis" (происходящее), относимое к миру вещей. Аристотель же переворачивает их соотношение, наделяя безусловным бытием отдельные вещи. [5. С. 211].

     Таким образом, можно считать установленным, что Аристотель наполняет термин "oysia" смыслом, который достаточно адекватно передается категорией субстанции в современном ее значении. Но этот смысл не исчерпывает всего категориального содержания рассматриваемого термина. Он постоянно переплетается с другим смыслом, который передается категорией "сущность". Эту двойственность отмечали многие исследователи. Укажем на Виндельбанда, А.И.Введенского и А.Н.Чанышева.

     Виндельбанд пытался снять указанную двойственность путем различения чувственно воспринимаемых единичных вещей как явлений и вещей, мыслимых через общие (видовые) понятия. По его мнению, Аристотель понимал "oysia" "... как определенную общими и неизменными качествами и через них познаваемую сущность, которая лежит в основе воспринимаемых явлений". [5. С. 211].

     А.И.Введенский включает смысл категории "субстанция" в содержание категории "сущность", "...ведь это слово употребляется и в смысле синонима субстанции (т.е. в смысле существующего само по себе, а не как чужая принадлежность) и в смысле "сути чего-нибудь". У Аристотеля же как раз и подмечается такое двойственное употребление слова "oysia". Поэтому, говоря об Аристотеле, лучше его термин "oysia" передавать словом "сущность", а не "субстанция". [4. С. 312].

     Конечно, категории субстанции и сущности обладают некоторым общим смыслом, обе они обозначают определенные основания. Первая представляет собой основание свойств, вторая - явлений. Но эти отношения существенно различны. Субстанция обладает свойствами. Так, вращение Земли вокруг своей оси характеризуется определенной скоростью. Сущность же не обладает явлениями, а проявляется в них. Вращение Земли проявляется в перемещении Солнца по небу. Поэтому нет оснований ни для отождествления этих категорий, ни для включения одной из них в другую, хотя порой и трудно отграничить их друг от друга. Ведь одно и то же определенное нечто (в нашем примере - вращение Земли) может выступать в качестве и субстанции, и сущности, но в разных отношениях.

     А.Н.Чанышев отмечает несовместимость применяемых Аристотелем критериев определения "oysia": самостоятельность бытия и определимость через понятие, - но оба их относит к "oysia" как к сущности. В результате понимание Аристотелем сущности оказывается противоречивым, и он, по мнению Чанышева, ищет компромисс. Компромисс заключается в том, что за сущность Аристотель принимает ближайший к единичной вещи вид, которым оказывается форма вещи. [6. C. 41]. Действительно, позиция Аристотеля двойственна. Он колеблется, но не в истолковании сущности, за которую он последовательно принимает форму вещи, а в истолковании категории "oysia", которая означает то субстанцию (единичную вещь), то сущность (ближайший вид и форму). Но эта двойственность определяется не только нечеткостью в этом вопросе философских позиций Аристотеля, но и неразработанностью самого категориального аппарата античной философии, не порвавшей еще генетичской связи с категориями естественного языка.

     Обратимся вновь к лингвистическому аспекту рассматриваемых категорий. Категория "oysia" (бытие) и "ontos" (сущее) произошли от различных форм глагола "einai" (быть). И в русском языке между ними подобное же соотношение. Но и категория сущности также произошла от этого глагола. Только в русском языке - от причастия "сущее" (существующее), а в греческом она оказалась связанной с термином "oysia". Подобная связь прослеживается и в других индоевропейских языках: в латинском языке "essentia" (сущность) - "esse" (быть), в немецком языке соответственно "wesen" - "sein".

     Каковы онтологические и логические основания такого перерастания "существования" в "сущность"? Дело в том, что фиксация некоторого сущего как субстанции осуществляется через то, что присуще ему самому по себе, независимо от других категориальных определенностей (величины, качества и т.п.). Логически это выражается ответом на вопрос: что есть данное нечто. В русском языке этот смысл стал выражаться субстантивированным глаголом "суть". Установить, что представляет собой вещь сама по себе, значит выявить в ней главное, основное. Этот смысл и выражает словосочетание "суть вещи". В дальнейшем возник специальный термин "сущность", приобретший категориальное значение. Подобный процесс происходил и в древнегреческом языке. Это подтверждается тем, что Аристотель часто употреблял вместо слова "oysia" такие словосочетания, как "ti esti" (что есть), "to t i en einai" (что есть бытие вещи). Переводчик и комментатор ряда произведений Аристотеля. А.В.Кубицкий называет подобные выражения техническими терминами. [7. C. 270]. Их употребление Аристотелем подобно применению слова "сколько" для выражения категории количества или слова "где" для выражения категории места. Выражение "to ti en einai" А.В.Кубицкий переводит как "суть бытия вещи". Такой перевод, как будет показано, несколько суживает смысл этого выражения, если под сутью понимать сущность в современном значении этой категории.

     Таким образом, двойственность значения термина "oysia" можно объяснить тем, что не произошло еще четкого размежевания категорий "субстанцианального бытия" и "сущности", хотя Аристотель нередко чувствует необходимость их разграничения. С какими трудностями он сталкивается на этом пути, можно судить по анализу им соотношения отдельной вещи и сути ее бытия: одно и то же это или разное. "...ведь и отдельная вещь не представляется чем-то отличным от своей сущности, и сутью бытия называется сущность отдельной вещи" /Метафиз., VП, 6, 1031а, 15-17/.

     По Аристотелю, "суть бытия каждой вещи означает то, что эта вещь есть сама по себе" /Метафиз., VП, 4, 1029в, 14/. Аристотель показывает, что вещь и суть ее бытия различны, если вещь рассматривать со стороны привходящих (случайных) признаков. Так "быть образованным человеком", поясняет Аристотель, не выражает сути бытия человека. Но если под сутью бытия понимать сущность как основное в вещи, то и в этом случае вещь и суть ее бытия не совпадают. Ведь определение какого-либо живого существа как человека не раскрывает еще сущности человека. Поэтому выражение "to ti en einai" имеет более общий смысл, чем "суть бытия вещи". В примечаниях к изданию "Метафизики" в собрании сочинений Аристотеля предлагается такой буквальный перевод: "что именно есть ставшее". [8. C. 454]. Но он далеко не является буквальным. Сочетание имперфекта с инфинитивом "en einai" буквально означает "был и продолжает быть". Можно поэтому предложить следующий перевод выражения "to t i en einai" - " что есть бытие вещи". Этот перевод имеет более общий смысл, поскольку слово "суть" в переводе А.В.Кубицкого оказывается синонимом термина "сущность". Во всяком случае, будущим издателям произведений Аристотеля еще много предстоит работы над уточнением переводов.

     Анализируя поставленную проблему, Аристотель употребляет еще выражение "бытие вещью". Например, "бытие благом", "бытие Сократом". Представляется, что это, весьма неуклюжее на русском языке, выражение без ущерба смыслу можно заменить на "быть вещью" (быть благом, быть Сократом). Тогда становится более понятным утверждение Аристотеля, "что бытие каждой вещи, обозначаемой как первичное и само по себе сущее, и сама эта вещь тождественны и составляют одно" /Метафиз., VП, 6, 1032а, 4-5/. Так, одно и то же: Сократ и быть Сократом. И также "ясно, что сама отдельная вещь и суть ее бытия есть одно и то же не привходящим образом..." /там же, 1031в, 19-20/.

     Отождествление сути бытия вещи и бытия вещью с отдельной вещью означает, что эти выражения обладают в этом случае субстанциальным смыслом. Вместе с тем они выступают в качестве определений вещи, что придает им сущностный смысл. Это проявляется также в том, что о сути бытия можно говорить не только применительно к вещам, но и к различным их категориальным сторонам. "Ведь суть вещи в одном смысле означает сущность (точнее было бы перевести - субстанцию, В.Б.) и определенное нечто, в другом - каждый из остальных родов сущего: количество, качество и тому подобное" /Метафиз., VП, 4, 1030а, 18-20 /. Только в этом случае, подчеркивает Аристотель, не в прямом и первичном смысле, как в отношении "oysia", а вторичным образом. Но и применительно к вещи слово, обладающее значением "oysia", может употребляться в двух смыслах: конкретном и абстрактном (этот человек и человек вообще).

     Таким образом, в трактате "Метафизика" Аристотель постоянно натыкается на необходимость разграничения двух значений категории "oysia", как и ряда других применяемых им выражений: значений субстанции и сущности. Но к такому разграничению он приходит лишь в трактате "Категории". Относительно этого трактата до сих пор обсуждается вопрос о его принадлежности самому Аристотелю, а также о времени его написания. Многие исследователи относят его к ранним произведениям Аристотеля. Но если рассмотреть трактовку категории "oysia", то в этом трактате она может считаться более развитой, чем в "Метафизике". Скорее всего, в основе этого трактата лежат какие-то достаточно ранние записи самого Аристотеля или его лекций, обработанные и дополненные позднее кем-то из учеников Аристотеля с использованием более поздних его идей.

     Фундаментальное новшество, содержащееся в трактате "Категории", состоит в различении "protai oysiai" и "deyterai oysiai". Первые - это отдельные вещи, вторые - ближайшие виды, под которые вещи подводятся (этот человек и человек вообще), а также и более общие роды /Категории, 5, 2а, 11-19/. На русский язык они переводятся обычно как первые и вторые сущности. Но проведенный выше анализ проблемы показывает, что первый термин соответствует категории субстанции, а второй _ категории сущности. Поэтому целесообразно так и переводить эти термины на русский, да и другие современные языки. Целесообразно в этом плане переработать переводы и других произведений Аристотеля, хотя здесь придется ориентироваться на контекстуальный смысл применяемых Аристотелем языковых выражений.

     Разделение категории "oysia" на субстанцию и сущность увеличивает общее число выделяемых Аристотелем категорий до одиннадцати. При этом именно "oysia" как субстанция не сказывается ни о чем другом, а сущность сказывается о субстанции как все другие категории. Если сопоставить разделение категории "oysia" на первую и вторую с основным понятием философского учения Аристотеля, то вторая, т.е. сущность в собственном смысле слова, соответствует формам вещей, а первая, или субстанция - вещам как соединению форм с материей. Поэтому оправданным в соответствующих случаях становится перевод выражения "to ti en einai" как "форма вещи".

     Для уяснения содержания категории "oysia" в философии Аристотеля недостаточно развести два ее смысла: субстанциальный и сущностный. Нужно учитывать, что и понимание сущности у Аристотеля, как и во всей античной философии и науке, не совпадает с современным. Античные мыслители понимали, что научное познание должно отделить в объекте существенное от несущественного, необходимое от случайного, что выразилось первоначально в противопоставлении чувственно воспринимаемого и умопостигаемого бытия. Но неразвитость античной науки (за исключением математики) постоянно приводила к подмене сущности исследуемого объекта его качественной определенностью на уровне непосредственного бытия. Так, атомы Демокрита - это фактически обычные тела, только очень малого размера. Идеи Платона - это идеальные образы вещей, взятых со стороны непосредственно присущих им характеристик. Такой же характер сохраняют и формы Аристотеля. Они фиксируют в объекте общее, но не обязательно на уровне сущности, поскольку общее существует и на уровне качественной определенности. Поэтому требование выразимости в логическом определении не нарушается. Например, обыденное определение прямой линии как такой, которая не отклоняется ни в какую сторону, в отличие от научного определения ее как кратчайшего расстояния между двумя точками.

     Сведение Аристотелем сущности вещей к их качественной определенности на уровне явлений особенно часто выступает в физике. Это приводит к тавтологическим объяснениям типа: предмет таков потому, что такова его сущность, форма. В Новое время ученые высмеивали подобные перипатетические объяснения, распространенные в средневековой схоластике, вроде, например, такого:магнит притягивает железо потому, что обладает притягивающей силой.

     У самого Аристотеля сведение сущности к качественной определенности на уровне непосредственного бытия проявляется в ряде принимаемых им постулатов. Прежде всего в утверждении, что движение тела вызывается постоянно действующей на него силой, двигателем. На уровне явлений это представляется очевидным: если повозку на ровной местности толкнуть и больше на нее не воздействовать, то, пройдя некоторый путь, она остановится. Но это лишь поверхностное явление. На самом деле, воздействовать на повозку нужно не для поддержания движения, а для нейтрализации сил трения. Аристотель же, не зная еще принципа инерции, это поверхностное явление возводит в ранг сущности. Так же обстоит дело и с геоцентрической картиной Космоса: на уровне явлений наблюдается перемещение небесных тел по небосводу. На самом деле, это лишь внешняя картина, за которой скрывается не наблюдаемое непосредственно вращение Земли вокруг оси.

     Подобный подход проводится Аристотелем и в учении о живой природе и психологии. Еще в глубокой древности сложилось представление о душе как носителе жизни. Оно имело чисто феноменологический характер. Душа представлялась как некоторый неизвестный носитель вполне известных функций, действий организма. Аристотель не выходит за рамки такого феноменологического понимания души: душа есть то, что обусловливает жизнь естественного тела, т.е. форма жизни. "Таким образом, душа необходимо есть сущность в смысле формы естественного тела, обладающего в возможности жизнью" /О душе, П, 1, 412а, 20/. Но форма жизни и есть жизнь подобно тому, как форма медного шара есть шар. Поэтому аристотелевское определение жизни оказывается тавтологичным: жизнь есть сущность живых тел. Характерно в этом отношении следующее пояснение Аристотеля: "Если бы глаз был живым существом, то душой его было бы зрение. Ведь зрение и есть сущность глаза как его форма (глаз же есть материя зрения) /О душе, П, 1, 412в, 19-20/.

     Таким образом, термин "oysia" в его значении "сущность", как и ряд описательных выражений: "toy ti estin" (что есть вещь), "to ti en einai" (что есть вещь в своей сути) и т.п., - чаще всего выражают у Аристотеля не сущность вещи как основание ее непосредственного бытия,а качественную определенность этого бытия. Это обстоятельство нужно иметь в виду, чтобы не модернизировать аристотелевское понимание сущности.

     Необходимо также учитывать определенную абсолютизацию Аристотелем всех категорий и, особенно, категорий сущности и субстанции. Категории как высшие роды бытия приобретают у него жестко фиксированный онтологический статус. Когда Аристотель сталкивается с проблемой применения одних категорий к другим (например, что составляет сущность количества или качества?), их относительности, то он истолковывает такое их функционирование как непрямое и вторичное. Не будем приводить многозначительные примеры такого их истолкования. Аристотель далек от понимания того, что категории и сущности, и субстанции могут выражать различные уровни познания объекта, проникновения в его природу. Такое понимание составляет важное достижение современной методологии научного познания. У Аристотеля же они представляют фиксированные уровни: субстанция - отдельные вещи, сущность - их ближайшие виды.

     В конечном счете категория "oysia" в значении сущности совпадает у Аристотеля с понятием формы. Поэтому в ее истолковании он сталкивается с теми же трудностями, которые возникли у него в понимании формы. С одной стороны, он признает, что форма не существует самостоятельно, вне той или иной конкретной вещи. Но вещи преходящи и индивидуальны. Формы же, по Аристотелю вечны и представляют то общее, что присуще многим отдельным вещам. Тем самым истолкование Аристотелем сущности упирается в понимание им природы общего. Неслучайно неоплатоник Порфирий (Ш в. н.э.) четко сформулировал проблему универсалий в своем "Введении" к трактату Аристотеля "Категории".

     В основе аристотелевского понимания сущности лежит представление, что общее определяет конкретное и в познании, и в действительности. Само это представление базируется на трактовке общего как единого независимо от того, признается ли его самостоятельное бытие, как у Платона, или же существование лишь в конкретных вещах, как у Аристотеля. Такое понимание объясняется смешением двух типов общего: как одинакового и как одного и того же. В реальных явлениях общее существует только как одинаковое. Например, все электроны обладают одинаковой массой покоя, но у каждого из них своя масса. Она не может быть одна на всех. У Аристотеля же получается, что сущность как форма одна и та же у всех обладающих ею вещей. Дело в том, что благодаря языку общее в мышлении может выступать как одно и то же значение тех или иных языковых выражений. Понятие об электроне в современной науке одно и то же при всех употреблениях этого термина. Гносеологическим основанием воззрений Аристотеля на природу общего, а тем самым и категории "oysia" как сущности выступает перенесение на реальный мир того способа бытия общего, который присущ ему в сфере мышления и языка.

     Но такое перенесение представляет собой не просто гносеологическую иллюзию. Оно имеет реальные социокультурные основания. Дело в том, что правовые, нравственные и все другие социальные нормы человеческой деятельности действительно являются всеобщими и едиными (а не одинаковыми) для принимающего их коллектива людей. И существуют они не в индивидуальном сознании субъекта, а в интерсубъективной сфере культуры. Эту социокультурную природу мышления и улавливает Аристотель, а до него уже Платон, хотя и далеко не адекватным образом. Тем не менее такой подход открывал пути дальнейшего исследования социокультурной природы всех категорий мышления, включая те, которые Аристотель выражал термином "oysia".

     1. По техническим причинам древнегреческие термины передаются в латинской транскрипции.

     2. Ссылки на произведения Аристотеля даются общепринятым способом.

     3. Русский перевод произведений Аристотеля дается по изданию: Аристотель. Соч. в четырех томах. М.: Мысль. Т. 1, 1975 (трактаты "Метафизика" и "О душе"), т. П, 1978 (трактат "Категории"), т. Ш, 1981 (трактат "Физика").

     4. Введенский А.И. Лекции по древней философии. Литограф. издание 1911-12 года. - 374 с.

     5. Виндельбанд. История древней философии. СПб. : 4-е издание, 1908. - 386 с.

     6. Чанышев А.Н. Аристотель. М. : Мысль, 1981. - 200 с.

     7. Кубицкий А.В. Примечания к переводу "Метафизики". В кн. : Аристотель. Метафизика. М.-Л. : Соцэкгиз, 1934.

     8. Сагадаев А.В. Примечания. В кн. : Аристотель. Соч. в четырех томах, т. 1. М. : Мысль, 1975.